Марлон Брандо: лучший бог Голливуда
Марлон Брандо был актёром, с которым киностудии связывались вопреки желанию, вопреки его репутации и тем адским суммам, которые он запрашивал. Такой заносчивый, что тошно с ним здороваться. Ему просто не было равных. За что он так презирал окружающих? — вот вопрос, который ему мечтали задать все. Действительно, за что?
Он принадлежал к тому типу актёра, для которого имперсонация составляет хлеб профессии. Вот о ком точно не скажешь, что «всю жизнь играл самого себя». Он обладал совершенно особой внешностью, из которой можно было выкроить дюжину писаных красавцев и не менее десятка мужских типажей. Каким-то неизвестным образом в нём одном в разных ракурсах проступали и сладкий Элвис Пресли, и прожжённый Джек Николсон или тот же Ди Каприо, и флегматичный Хопкинс, и ласковый Фрэнк Синатра, и даже ещё не родившийся многоликий Джонни Депп — все они помещались в нём одном.
Его разнообразие потрясало воображение. Откуда в нём брались все те харизматики и первобытные дикари, которых он переиграл на экране, и как они в нём уживались, вот вопрос. Брандо был многослоен, как стопка книг, и глубок, как угольная шахта. Будто человеческая личность может иметь глубину, подобно посудине: вот душа объёмом в литр, вот всего лишь стакан, вот тарелка для второго, а это так целое ведро! Марлон Брандо был бездонной личностью. Во всяком случае, у его современников не нашлось мерила, которым бы они сумели его вычерпать. Они только смотрели на него и офигевали, не умея постичь.
Понятен бывает тот, кого мы сами духовно перерастаем. Тот мастер, о котором можно сказать — это и я так могу! — становится понятен и неинтересен. Понять или перерасти, Брандо, не сумел никто из тех, с кем сталкивала его жизнь. Именно из-за этого они и не хотели, в общем-то, иметь с ним дело. Их смущал масштаб его личности. Он был чем-то вроде корабля-авианосца, ошвартованного у причала для прогулочных яхт. Он являлся на съёмочную площадку не тогда, когда ему назначали, а тогда, когда ему хотелось прийти. И он сразу же объявлял свои условия — что, как и когда будем снимать.
Это не считая тех случаев, когда он просто садился бухать в своём съёмочном трейлере вместо того, чтобы сниматься. Кстати, про алкоголь. Для киностудий сам Брандо был как спиртное для алкоголика: хочет — пьёт, а не хочет — всё равно пьёт! Как алкоголики, они уже не могли без него обходиться, даже когда им от него становилось совсем плохо. Давились, но продолжали его жрать. У него же самого с профессией киноактёра сложились крайне странные отношения. Как он попал в звёзды Голливуда?
Дебют Брандо на сцене состоялся в 1944 году, это он сыграл в пьесе «Я помню, мама». Критикам понравился. «Удачная роль в неудачной постановке» — такой вердикт они вынесли его второй роли в театре. Так в возрасте двадцати лет он вроде бы начал фигурировать на театральных подмостках как профессиональный актёр. Однако само его появление на сцене вовсе не было программным для его судьбы. Для начала — его отец вовсе не благоговел перед актёрским искусством, как раз наоборот — он искренне презирал лицедеев. Его жена — мать его детей — принадлежала к миру искусства, у папы сложилось нехорошее мнение о людях сцены.
Детство
Он родился 3 апреля 1924 года в Омахе, штат Небраска, в семье коммивояжёра — разъездного торговца, продававшего стройматериалы. Семья была очень странной, отношения в ней всегда были приближены к боевым. «Моя мать не очень заботилась о нас, — с горечью вспоминал Брандо. — Её больше волновало, где бы хорошенько надраться. А отец, казалось, весь состоял из алкоголя, тестостерона, адреналина и гнева. Разговаривать с ним о чём-нибудь было себе дороже».
Оба его родителя были алкоголиками. Обоих он любил и ненавидел. Эта двойственность со временем стала одной из составных частей его сложной личности. Он с самого детства узнал, как один и тот же человек может вызывать и любовь, и ненависть, и ещё чёрте какой спектр чувств, не поддающихся идентификации. В этом виновата была мать. Он говорил о ней: «Мать была для меня всем». И он узнал, что любить и ненавидеть можно, как ни удивительно, за одни и те же вещи.
«В раннем детстве у нас ещё был нормальный дом: отец, мать и две мои сестры, Френсис и Джослин, — писал он потом. — Я обожал мать и её красоту, обаяние, лёгкость, с какой она подходила ко всем делам, и спокойствие, с которым относилась к мелочам. Однако это продолжалось недолго. Мать стала чаще исчезать из дому. Соседи между собой поговаривали, что легче госпожу Брандо встретить в баре, чем в церкви или на ферме».
Лёгкость в мелочах, спокойствие по бытовым пустякам... Знаете, его матери была свойственна некоторая отрешённость, из-за чего у неё часто бывало выражение лица, как у феи сна, как будто она смотрит внутрь своей головы. В сущности, это было, скорее, мило, за эту рассеянность можно любить, но как же он ненавидел её за эту заторможенность, когда пьяная, она не реагировала даже на его возвращение из школы — смотрела в пространство перед собой, ловя призраков. Вот тогда он начинал перед ней представление — шествие животных персонажей. Он мычал, надрываясь, как стадо коров, потом лаял собакой, урчал кошкой, чирикал, хрюкал, пытался сделать так, чтобы она его заметила. Это было бесполезно.
Какую душевную боль она заливала спиртным? Вероятно, это был сложный брак. Или просто неудовлетворённые амбиции — в молодости она была актрисой, но вместо продолжения актёрской карьеры нарожала детишек от мужчины, резкого на поворотах, грубого на словах, да и в делах тоже. С каждым годом она пила всё больше, всё сильнее отличаясь от того образа женственности, что нарисовала себе. К 45 годам зеркало стало показывать ей совсем не ту Доди, какой она себя считала, и это стало ещё одним поводом выпить прямо сейчас. Подростком Марлон начал вылавливать мать по ближайшим барам, откуда ему приходилось частенько её забирать, наклюкавшуюся до бездвижия.
Пил и его отец. Он был очень красивым человеком твёрдого профиля и нрава. Папаша Брандо был боевой старикан, по любому вопросу имевший жизненную позицию. Может, он и не был злым, но и добряком его считать не удавалось никому. Приятели хорошо знали на ощупь его тяжёлый кулак, который папа применял, не разобравшись в сути конфликта, вместо слов. Кулаки отца знавали и дети.
В детстве Марлон питал слабость к животным и без конца притаскивал домой выброшенных котят, щенят и всяких некондиционных воробушков. Папа был непреклонен. Он без малейшей жалости выбрасывал за шкирку всех животных, которых видел в руках у детей. Сердце будущего дона Вито Корлеоне каждый раз сжималось от жалости, когда он видел очередные трепыхавшиеся в воздухе лапки.
Поскольку Марлон был сыном этого гневливого и прямолинейного человека, он унаследовал от него некоторые черты, проявлять которые начал ещё в детстве. Он ужасно вёл себя в любом коллективе, в который попадал, реагировал на критику гневом. В школе с ним не знали сладу. Растёт человек без тормозов и без авторитетов — вот что о нём могли сказать учителя. Они его боялись. Он был как раз из тех, кто поджигает двери учительской. Однажды он потряс наставников, прокатившись по коридорам на мотоцикле. Когда его в очередной раз выгнали вон из школьных дверей, а папа, предварительно хорошенько вздув сыночка, объявил ему своё решение — его отправляют в военную школу, вот что!
Военная академия
Мало печали. Военную академию в Фарибо он с порога окрестил военно-сумасшедшим домом. Ему тогда исполнилось шестнадцать лет. Он считал, что день прожит зря, если он никого не потряс очередной выходкой. Этот мир, по его мнению, нужно было взлохматить! Учебное заведение, призванное выравнивать юношам характер, взвыло от курсанта Брандо. И хотя ему исключительно шла военная форма, офицера из него не вышло. Остались лишь красивые фотографии юноши в форме — чисто фотопробы к фильму про фашистов.
Зато Брандо потом часто и с удовольствием снимался в фильмах, где ему по сценарию приходилось наряжаться военным. Вот такой был мужчина, настоящий. Кстати, уже в военной академии его актёрский талант был случайно отмечен одним из преподавателей, тем, у кого рубчик от фуражки на лбу был отпечатан не слишком чётко, — тамошним филологом. И этот культурный человек даже написал родителям Марлона письмо, в котором настоятельно советовал перевести сына в какую-нибудь актёрскую школу, где «погуманитарнее», гораздо больше подходящую ему по складу его натуры, нежели военная. Марлон прочёл тому преподу фрагмент из Шекспира. С выражением.
Дома по поводу его увольнения из курсантов, конечно, состоялся грандиозный скандал, в котором участвовали все. Папаша разорялся, что не позволит «этому профессоришке сделать из моего сына гомика, тем более, когда я выкладываю полторы тысячи на то, чтобы он стал настоящим мужиком. Он не будет сидеть перед зеркалом и пользоваться бабской косметикой. Он не будет педерастом, трясущим своей задницей перед публикой каждый вечер»... Ну и так далее.
Две его сестры в не меньшей мере ощущали на себе неприятную температуру в семейном очаге, поскольку и отец, и мать, каждый на свой лад старались спрямить им характер и обеспечить будущее.
В итоге молодые девушки были вынуждены покинуть отчий дом в поисках лучшей доли. Как водится, девушки из неблагополучной семьи, с которых в школе не спускали глаз социальные службы, собрались стать актрисами. Красавицы же.
Приехав в Нью-Йорк, они записались на актёрские курсы. И за пару недель, сменив туфли, превратились из вчерашних провинциалок в подающих надежды старлеток сцены, а по сути — просто в богемное мясо, клубный фарш, подтанцовку, до старости подающую надежды неизвестно кому, непонятно на что.
Девушки, вскладчину варившие кастрюльку супа на коммунальной кухне, были готовы питаться одними пончиками, лишь бы купить себе модные лодочки... Но кто в те годы не искал жизни на сцене? Их примеру последовал и Марлон, вслед за сёстрами приехав в город огромных возможностей, а вернее, великих несбыточных мечтаний. В молодости вечно мерещится, что любая приоткрытая дверь — возможность. Это случилось в 1943 году — будущее божество кинематографа навсегда покинуло своих не очень счастливых маму с папой, перебравшись в Нью-Йорк.
Актерская студия
Большие возможности, которыми славился этот населённый пункт, казалось, висели там на каждом фонаре. В воздухе пахло славой и жареным беконом. Первым делом он нанялся драить тарелки в забегаловке, где объятия фортуны вскоре показались ему несколько сальными. Стать человеком, который ежедневно заходит в ресторан со двора, — это в его планы не входило совершенно.
Посудомойная работа быстро надоела, поскольку занимала его руки, оставляя голову пустой, а самолюбие ущемлённым. Тогда он устроился лифтёром, где мог хотя бы вместо работы заниматься чтением. И так продолжалось до тех пор, пока он не поступил, по наущению сестёр, в театральную студию, где стал учиться актёрскому ремеслу, дающему сытную пищу для ума и сердца.
На исходе своего первого года взрослой жизни он поступил в Актёрскую студию Ли Страсберга, попав в руки прекрасной и сумасшедшей Стеллы Адлер, оказавшей на него такое влияние, как если бы на человека наехал асфальтоукладчик. Стелла быстро поменяла ему мировоззрение.
«Она учила по системе Станиславского, — вспоминал он, — и меня, и остальных, и возникла целая диаспора актёров, по стопам которых пошли во всём мире. Этот стиль сформирован русскими... Сегодня во всём мире многие копируют этот стиль. Смешно — они считают, что имитируют американцев, а на самом деле имитируют русского — Станиславского!» Станиславский — вот кто навсегда стал его непререкаемым авторитетом.
Стелла была с ним знакома лично, пожалуй, единственная из всех американских преподавателей сценических наук. И если судить по результатам, это был очень хороший учитель. «Я ничему его не учила. Лишь открыла в нём возможности думать, чувствовать, экспериментировать. После этого я ему была уже не нужна», — говорила она. Пожалуй, никто не оказал на него большего влияния, нежели Стелла.
В самые короткие сроки Марлон навсегда покинул подработки, начав участвовать в театральных постановках и зарабатывать уже актёрской профессией. С тех пор в рестораны он больше никогда не входил с чёрного хода. Учёба всерьёз увлекла его, он даже начал заниматься дополнительным самообразованием, по его мнению, необходимым — история искусств, психология и философия, иностранные языки пошли в ход, когда он понял, что ему не хватает знаний и просто культуры, чтобы на общих правах участвовать в богемной жизни актёров и художников, помешанных на искусстве.
Несколько лет пролетели, пока начинающего актёра заметили, он успел поучаствовать в нескольких постановках, значимых скорее для него самого, нежели для мировой культуры. Пожалуй, в чисто карьерном смысле, всё, что он делал до «Трамвая «Желание» по пьесе Теннесси Уильямса, можно опустить, поскольку известность пришла к нему именно благодаря роли Стэнли Ковальского. Это случилось 3 декабря 1947 года на Бродвее, в театре Эттель Бэрримор, он впервые вышел на сцену в роли Стэнли. «Кто этот парень?» — на следующий день спрашивали все.
Ковальского он играл два года, с каждым спектаклем становясь все более популярным. Пока Уильямсу не пришла в голову счастливая мысль перенести действие на экран. Эта роль, сыгранная в 1951 году в кино, совершила переворот в его судьбе. На экране его партнёршей оказалась Вивьен Ли в роли Бланш — виртуозная, потрясающая, настоящая звезда, Скарлетт, которая должна была затмить начинающего и толком никому не известного актёра. Но она практически померкла на фоне звериного эротизма своего партнёра.
Неоднократно об этом писали, что юный Брандо «переиграл» гаснущую Вивьен Ли. Хоть и совсем неприятная формулировка, но, кажется, это на самом деле было так. Впрочем, к моменту выхода картины возраст Вивьен приближался к сорока, и она пила не только по роли Бланш. Она очень старалась, жаловалась потом, что своей душевной болезнью обязана именно роли Бланш. Она была лет на пятнадцать старше своего партнёра, Брандо её боготворил, боясь задеть её щеку своим голым плечом.
И всё-таки он её затмил в этом фильме — эффект, которого, в общем-то, не хотели достичь создатели картины. Они-то рассчитывали на славу звезды Вивьен. Умный режиссёр с тех пор всегда ставил сцены с Брандо так, чтобы внимание зрителя доставалось и его партнёрам. В противном случае он мгновенно перетягивал на себя одеяло. Начиная с «Трамвая «Желание» имя Марлона Брандо было вписано в историю кино очень крупным шрифтом.
И у мужчин, и у женщин в жизни бывает возраст, который условно можно назвать «месяц май», — пора абсолютного цветения, когда физическая красота говорит о человеке всё без слов. Теннесси Уильямс вспоминал: «Роль Ковальского была первой большой ролью, сыгранной им на сцене, всё остальное — в кино. На сцене он обладал даром — властью над зрительным залом».
И на самом деле персонаж этот как будто написан для него: прекрасное животное на экране оказалось столь очаровательным, что ему, совершенно неподходящему объекту для подражания, сразу же принялись подражать современники. Молодёжь оказалась без ума от этого грубого, жестокого, но такого привлекательного парня. После этого фильма молодые люди поголовно нарядились в обтягивающие майки, вообще-то всегда считавшиеся нательным бельём, а не верхней одеждой. Все захотели быть как он.
Дикарь
Но это были ещё цветочки. Когда через два года на экраны вышел фильм «Дикарь» с Брандо в главной роли, Америка застонала от вожделения. И хотя сегодня этот фильм пересматривать довольно-таки смешно — он выглядит как самопародия, на тот момент не было на свете ничего горячее этих кадров, как будто вся страна захотела упаковаться в чёрную кожу и оседлать мотоцикл. Ни с чем несравнимо. История о том, как одиноко и муторно на душе молодого бездельника, которому некуда применить своё желание власти хоть над чем-нибудь, будь то женщина или подростковая банда.
Главный герой — Джонни, главарь банды мотоциклетных гопников, путешествующих по маленьким городишкам и пугающих рёвом моторов спокойных старичков, ползущих на кладбище, и молоденьких официанток. Этот образ показался столь симпатичным, что байкерское движение получило прилив новых сил.
И это только сейчас кажется, что фигура одинокого волка с ревущим зверем между ног — порождение
Именно Марлону Брандо магазины обязаны топом продаж кепок-семиклинок, кожаных курток, ставших символом свободы неизвестно от чего. Может быть, от гнёта вчерашних родителей, запрещавших пить пиво и водить девочек в гараж. Смешное кино. Это уже потом «дикари», подобные Джонни, размножились и принялись разносить бензоколонки и насиловать зазевавшихся школьниц. В самом же первом фильме они не наносили обществу большего оскорбления, чем жеребячий смех.
Если разобраться, то в фильме ничего асоциального и не происходит, и вся эта агрессия, выраженная рёвом мотоциклетных двигателей, им же и ограничивается. Что ужасного они там сделали? Даже витрин не побили, даже выпитое пиво оплатили. А старичок, который по ходу действия там помер, сделал это по собственному почину, от старости. Но Джонни как хорош — просто кумир слабовольных дев, обожающих плохих парней. Америка именно таких и любила. Вообще есть подозрение, что именно такой Джонни и есть американский любимый герой, вроде нашего Добрыни Никитича, как говорится, люблю-не-могу.
Первый «Оскар»
А тем временем Брандо, этот молодой лев и секс-символ поколения, до дрожи хотел заполучить «Оскар» — скипетр народной любви. Тридцатилетний, он хотел любви во всех её проявлениях. На церемонии вручения, когда ему таки дался в руки этот золотой болван за роль в фильме «В порту» (1954), где Марлон сыграл докера Терри Мэллоя, он гладил статуэтку с нежностью, от которой сжались сердца у присутствующих там дам. Ах, как он провёл своими нервными пальцами по полированному золоту... Кстати, Брандо оказался самым молодым оскароносцем за всю историю приза, и внимание дам к нему обусловлено объективными причинами. Всё-таки в «Оскаре» определённо есть фаллический смысл.
Таким образом, с фаллическим в жизни Брандо всегда было всё очень хорошо. Дамы покрывали его сплошным ковром, он неоднократно женился, практически каждую приближённую к нему даму начиняя симпатичным малышом. В этом выражалась его честная страсть к жизни. Он вообще был очень искренним человеком, не скрывавшим чувств, не державшим за спиной никаких фиг.
С приходом славы в его отношении к миру честности только прибыло, а проявляться она начала ещё наглее. Кажется деньги, которые он с лёгкостью заработал в первой половине жизни, дали ему ту самую свободу, о которой все мечтают, но получают единицы. Он начал пользоваться всей той роскошью, что дают освобождённые деньги, но не той, о которой все могли бы подумать.
Он не начал коллекционировать всякую ерунду типа крупных камней или островов, нет-нет, но он стал роскошно отказываться от предлагаемых ролей, роскошно посылать к чертям бывших ему несимпатичными людей, он позволил себе роскошь человеческого не-общения, вот что. Понятно, что он быстро прослыл последней сволочью. Человеческое стадо прощает что угодно, кроме игнора.
Мятеж на Баунти
Он-то их игнорировал, это верно, но только они-то его нет. Сообразив, что этот актёр — настоящий клад, они стали заваливать его предложениями. И он снимался. За десять лет он снялся в десятке картин и получил несколько профессиональных наград. Переломным моментом в его жизни стала картина «Мятеж на «Баунти», которую никто бы вообще не заметил, не появись в ней Брандо. Она снималась на Таити. Говорят, он особым образом проводил кастинг актрис на позицию своей партнёрши в этом фильме.
И пятнадцать девушек он отбраковал, попробовав их «в деле», то есть, запершись с каждой на сутки в своём бунгало на берегу океана. Последняя — шестнадцатая красотка — стала его партнёршей и... его очередной женой.
К тому моменту Брандо уже был женат на одной прекрасной молодой девушке, подарившей ему сына Кристиана. Бывшая жена эта оказалась поддельной индианкой — наплела ему, что родилась в Индии, что-то там про йогу насочиняла, в общем, окрутила и женила. Марлон с ней развёлся быстро, узнав правду, а сын остался. С этим сыном он потом хватил большого горя. Парень как-то не оценил, что его папа — сам Марлон Брандо.
Образ жизни отца он критиковал, осуждал и вообще относился неуважительно: «Наша семья постоянно меняла свои очертания, — рассказывал он. — Частенько мне приходилось спрашивать у сидевшего за столом, кто он такой». Удивляться не приходилось, Брандо ничего не жалел для своих спутниц жизни, в общей сложности детей у него было около десятка. Старший сын стеснялся своей семьи и старался лишний раз не упоминать собственной фамилии, представляясь просто Кристи. Именно он впоследствии нанёс отцу самый сокрушительный удар...
Это произошло много позже, дети успели вырасти, а сам Марлон превратился из секс-символа и молодого льва в пожилого и очень толстого дядечку, близкого знакомого врачей и диетологов. Началось всё с Шейен — обожаемой дочери, которую ему родила его таитянская жена.
Дочь эта была та ещё шарада. Очень красивая, до страсти любимая отцом. Однако её мать Тарита утверждала, что родила дочь от Брандо, но с помощью искусственного оплодотворения. Якобы оставаясь её мужем, Марлон тем не менее перестал к ней прикасаться как к женщине, так они и жили, очень счастливо: Марлон, жена, двое детей и всё остальное женское население Таити, очень услужливое.
Так вот Шейен эта выросла своенравной, вся в дедушку, и очень взрывчатой. Однажды она поссорилась с папашей, который отказался везти её в Голливуд. И она помчалась куда глаза глядят на автомобиле, находясь в душевном раздрае, не справилась с управлением, съехала с дороги, перевернулась вверх колёсами, в одну секунду превратившись из писаной красавицы в женщину в шрамах. Марлон потратил кучу денег, пытаясь вернуть на место былую красоту девушки, он нанимал лучших пластических хирургов, но каждый раз получалось всё хуже.
Сама же бедняжка не сумела смириться с переменами в своей жизни, так и не восстановила душевного равновесия и хотя через некоторое время попыталась найти семейный покой, даже собралась выходить замуж и становиться матерью, ничего из этого у неё не вышло.
Неизвестно, что ее побудило однажды наплести своему сводному брату Кристиану, что якобы жених поднимает на неё руку. Это даже не было правдой! Очевидно, очень разозлившись, брат Кристиан убил Дага Дролетта — жениха своей беременной сестры. Что после этого началось!
Сперва Марлон попытался исправить ситуацию, представив всё так, будто парни подрались в его доме и стрельба была обусловлена самообороной. Этот номер не прошёл, поскольку бедный жених был застрелен в спину, экспертиза это сразу заметила. Потом он принялся откупать Кристиана у правосудия, наняв десяток адвокатов и заплатив какую-то нереальную сумму за его освобождение под залог.
В общем, Кристин получил десять лет тюремного заключения, а Марлон — огромную дыру в бюджете и нервное расстройство. Что получила эта дурочка Шейен, выяснилось через пару лет, когда никакая психиатрическая клиника была не в состоянии выправить ей душу.
Девушка оказалась наркоманкой. Она даже своё бедное дитя родила в состоянии наркотического опьянения. И ещё через пару лет покончила жизнь самоубийством, повесившись в доме своей матери Тариты. Стоит ли комментировать, что подобная семейная трагедия не способствовала общительности и безмятежности Марлона? Впрочем, до всего этого ему ещё предстояло дожить. Он даже представить себе не мог, что ждёт его на райских островах, до чего в итоге доведёт его страсть к Таити.
Так вот, неподдельная таитянка по имени Тарита родила Марлону нового сына, лучше прежнего. И Марлон решил, что на этот раз он нашел, наконец то, что искал в женщинах, — искренность, чёртову искренность, которой были начисто лишены голливудские орхидеи, вечно имитирующие всё, даже удовольствие от шампанского или радость при встрече подруг.
Нежность
Женившись на таитянке, он, по сути, взял в жёны всё Таити. Он был в восторге от простоты, царящей в тех краях. «На Таити всё встаёт на свои места. Кокосовый орех — на пальме, рыба — в воде, если хочешь есть — пойди и добудь это». Он очень полюбил волшебные острова, он вообще купил себе этот фрагмент мироздания в личное пользование.
Это произошло в 1968 году — потратив 20 миллионов долларов, он стал собственником атолла Тетиароа в Тихом океане, состоящим из десятка маленьких островков. И развёл там цветочки, объявив это место своим домом и заповедником птичек. На его острове повсюду висели поилки для колибри, которые вызывали у него умиление.
В своём королевстве Марлон принялся экспериментировать с энергией солнца и планированием натурального хозяйства. В свободное от хозяйства время он почитывал философию и психологию. Кстати, он даже не стал строить там дворца, как можно было подумать, оставив всё как есть, поселился чуть ли не в бамбуковой хижине, через стены которой просвечивало закатное солнце. Рассветное тоже.
Рай на земле — вот что напоминало это место, терпко пахнущее настоящей жизнью. И он был готов вообще не вылезать с Таити, если бы не чёртов Голливуд, не дававший ему покоя. Впрочем, финансовое благолепие тоже нужно было откуда-то черпать. Единственным местом, где хорошо платили за валяние дурака, был Голливуд.
Сидя на островах, Марлон время от времени соглашался на предлагаемую роль, чтобы пополнить бюджет. Между тем он никогда не скрывал, что работает только ради денег. И именно это коробило тех, кто заказывал музыку. Почему-то отсутствие красивых фраз о киноискусстве как смысле жизни, о высоком предназначении артиста выводило их из себя. «Я снимаюсь лишь потому, что недостаточно морально силён, чтобы отказаться от денег!» — однажды объявил Брандо. Он был честен.
Снимался он теперь очень нехотя, ролей особо не учил, запросто мог вообще не читать сценарий, импровизировать прямо перед включённой камерой. Вот как об этом периоде его жизни вспоминали очевидцы. «Ему непременно хотелось показать, что он ни во что не ставит окружающих и считает всех ослами», — жаловался Питер Барт, бывший вице-президент Paramount Pictures.
«Разочаровавшись в кино, он пристрастился вымещать на коллегах своё недовольство, -рассказывал режиссёр, с которым Брандо работал чаще всех, Элиа Казан. — И он предъявлял какие-то нереальные требования к киностудиям, видимо, чтобы просто насолить, посмотреть, как они станут выкручиваться».
Например, однажды он потребовал, чтобы ему вот прям сейчас привезли новый мотоцикл «Харлей Дэвидсон». И получил этот подарок. Но так и не прокатился на нём ни разу. «Разочаровавшись, но продолжая участвовать в этом из-за денег, он пристрастился вымещать злость на коллегах, третировать, изводить всех, кто попадал под руку. Он вконец одичал на своих островах», — так говорили.
И всё-таки для участия в съёмках как минимум в одном фильме в год ему приходилось переезжать в свой особняк на Беверли-Хиллз, где в соседнем доме проживал его друг — Джек Николсон, пожалуй, единственный, с кем Брандо последовательно общался всю жизнь.
В дом же свой он старался не впускать никого, кроме прислуги. Как мог, он пытался изолировать себя от посягательств извне. И он пытался превратить особняк в филиал Таити, перетаскивая туда камни, цветы и деревья с острова. Однажды он потратил тысяч двадцать на то, чтобы перевезти часть песка с острова в свой дом в США, но делал это только для себя самого, а не для внешней роскоши. Просто ему нравился островной песок.
Андрей Кончаловский о Брандо
Многими годами позже, уже после второго «Оскара» и огромной семейной трагедии, пережитой Брандо, в его дом попадали люди, внимание к которым у него было скорее профессиональным, нежели проявлением его дружелюбия. Живший тогда в Лос-Анджелесе русский режиссёр Андрей Кончаловский заинтересовался сценарием фильма, который собирался снимать.
Марлон нуждался в пополнении бюджета — судебные дела стоили ему больших затрат, он влез в долги, составлявшие миллионы. И он брался за всякие роли, на которые, может, и не обратил бы внимания прежде. Впрочем, будь его воля, он наверняка бы заперся в подводной лодке у берегов Таити, лишь бы не выносить на люди свои дела и себя самого.
Кончаловский несколько раз встречался с Брандо и описывал встречи с ним как личное потрясение. Марлон, очевидно, был человеком, начисто лишённым предрассудков. Мог, к примеру, забравшись под стол, изображать кота. А мог предложить гостю погрызть орешков вместо ожидаемого обеда.
«Мы пили воду, ели апельсины, грызли фисташки. Заговорили о России, он задавал мне массу вопросов, я на них отвечал, как студент. Рядом с ним я чувствовал себя очень маленьким. Нечасто встречаешься с таким человеком. Он ел орешки точно так же, как ел их в „Апокалипсисе сегодня“ шелушил во рту, играл губами шелухой, медленно тянул слова. (...) Мы просидели до ночи. Говорили о многом — о буддизме, о положении в мире. Об Америке он говорил с горечью. Америка — конченая страна, ничего не понявшая в истории человечества. Потом он спросил, почему я хочу делать этот фильм. Я стал объяснять, говорил о роли, которую он мог бы сыграть. (...) Зачем он тогда меня пригласил? Ради чего мы просидели шесть часов? Разговор о картине был достаточно короткий. Роль ему очень подходила, она как бы для него и была написана. Где-то в полвторого ночи он вышел проводить меня к машине. У меня было ощущение, что я беседовал с одним из самых великих людей в мире. Думаю, так на самом деле и обстоит. Взяв меня за плечи, он посмотрел мне в глаза, как крёстный отец. „Знаешь, — сказал он. — Очень мало людей, с которыми я могу разговаривать. Сегодня я почувствовал, что нашёл настоящего друга“. Это было настолько неожиданно, что я готов был упасть перед ним и целовать его ноги. Это был естественный порыв: меня потрясли и весь шестичасовой разговор, и эта последняя фраза. Он написал мне свой телефон. До сих пор храню этот автограф. Через два дня я позвонил. Услышал голос в автоответчике. Сам Марлон больше мне не звонил. Ни разу. А я в Лос-Анджелесе был ещё год. Я многое понял. Точно так же, как тогда, после первого нашего начавшегося под столом знакомства он меня отшил в ресторане, так и сейчас, посмотрев мне в глаза, тут же преспокойно забыл. Я для него больше не существовал».
Прекрасная иллюстрация того, как Брандо относился к миру людей вообще. В сущности, человеческое сообщество перестало интересовать его, понявшего в конце жизни, что никакая профессия и успех не дают человеку умиротворение. А как раз мир в душе — единственное, к чему имеет смысл стремиться. Но, прожив жизнь, полную страстей, достичь его становится малореальным. Слава, которой он наелся до отвала, оказалась обратной стороной позора, непременно являющегося вслед за ней. Позорным же оказывалось всё — например, позорно было стареть. Кажется, немного отпускало его только на том тропическом острове, наедине с самим собой.
Оказалось, какое ни получай образование, никогда не узнаешь, в какой момент в тебе сработает мина, заложенная папой с мамой. В глубине души Брандо совершенно не уважал актёрство как профессию. Он не испытывал уважения к самому себе в этом амплуа и откровенно считал весь Голливуд толпой разукрашенных гамадрилов, и самого себя в этой толпе он видел ничуть не лучше остальных — позорным кривлякой. В точности по тому лекалу, что набросал его папа.
Дон Вито Корлеоне
Шестидесятые годы не принесли ему ни одного значимого фильма. Разочаровавшись в кино, он пытался заняться политикой, участвовал во всяких протестных движениях, даже толкал речи, пытаясь совершить хоть что-то значимое, подержаться, что ли, за колесо истории, кому-то помочь: индейцам избавиться от гнёта белых или белым покаяться перед индейцами. Но всё это, как он вскоре понял, суета.
К этому моменту он из писаного красавца уже начал превращаться в подержанного мужчину средних лет. Казалось, что перед вами уже совершено другой человек, как будто он сменил кожу. Или душу. И всё уже говорило о том, что его звезда начала закатываться. И совершенно ничего не предвещало явления дона Вито Корлеоне, который только ещё предстоял Брандо.
Кто бы мог подумать, что так обернётся: уже десяток фильмов с его участием, несмотря на его бешеные гонорары, провалились в прокате. Но до сих пор его биографы гадают, почему он согласился сниматься у Копполы в «Крёстном отце», бюджет которого не блистал избыточностью. Да и сам Брандо поначалу делал вид, что ему безынтересен сценарий, что режиссёра с такой фамилией он никогда не слышал, что книгу он не читал и не собирается.
Однако именно он сам в домашних условиях снял кинопробы с собой в роли крёстного отца. Да так, что представитель киностудии, тот самый Питер Барт, что жаловался на заносчивость Брандо, не узнал в человеке на экране таитянского отшельника. «Настоящий сицилиец! — воскликнул он. — А кто это???»
Это происходило в 1971 году. Заключая контракт на съёмки в «Крёстном отце», он согласился на условия для него немыслимые. Во-первых, это был ничтожный по меркам Брандо гонорар. Во-вторых, он подписал обязательство не задерживать съёмочный процесс и не оскорблять киногруппу. Появившись на площадке вовремя (!), он в первый же день повесил на двери своего трейлера табличку «Можете входить без стука».
То, что в итоге Брандо сыграл у Копполы, до сих пор не затмил ни один выскочка Голливуда. Заметили, как-то никому не приходит в голову снимать римейк «Крёстного отца»? До сих пор никто не сумел разобрать эту роль на точки воздействия — чем он там играет? Бровями, что ли? А меж тем посмотревшие впервые эту картину мафиозные боссы, как маленькие, принялись подражать экранному дону.
За роль в «Крёстном отце» он получил «Оскар», который его больше не интересовал. Говорят, предыдущим призом он подпирал двери ванной, когда нуждался в свежести. На этот раз он даже не пошёл на церемонию вручения, вместо себя послав девушку в индейском наряде, которая что-то лепетала о судьбе коренных жителей Америки. Он не мог лучше выразить то презрение, которое чувствовал к киноиндустрии.
И всё равно дон Вито Корлеоне, несмотря на все предыдущие достижения в кино и в общем-то очевидный закат карьеры, стал настоящей личной сенсацией Брандо. И совершенно точно, что сто человек из ста в ответ на упоминание о Брандо назовут именно эту его роль, начисто забыв смешного брутального Дикаря или вспыльчивого Ковальски.
Он сыграл ещё несколько значимых и скандальных ролей вроде безымянного страдальца в «Последнем танго в Париже» или гениального полковника в утопическом «Апокалипсисе сегодня», по которым его будут помнить всегда, и всё это нехотя, цедя слова через губу. «Я не хочу играть, — говорил он. — Мне это неинтересно. Неинтересно играть. Неинтересна моя профессия. Я не художник. Я продавец. Я продаю свой товар — своё ремесло».
В конце жизни он окончательно одичал и перестал принимать у себя даже врачей. Ему советовали сесть на диету, начать лечение (он страдал диабетом и ожирением), лечь в больницу, но он посылал доброхотов к чертям, убеждённый, что общество красивых полинезиек, прислуживающих ему, намного полезнее, чем любая капельница. Да и не хотел он принимать лечения. Ему было уже 80 лет, он получил от жизни полную чашу. Брандо умер 3 июля 2004 года в пустой комнате с единственной кроватью. Узнав о его смерти Аль Пачино произнёс сакральное: «Бог умер».
Любопытная тема прослеживается в жизни этого человека, ныне почитаемого кинематографистами вроде святого. Его карьера, которой он не уделял большого внимания, даже гнал её от себя, посылал к чертям, чуть ли не бил, как опостылевшую жену, была верна ему, несмотря ни на что, и приносила ему всё новые дивиденды, обеспечивала его, холила его и лелеяла, точно супруга, любящая негодяя, — вопреки всему.
Женщины любят плохих парней, в грош их не ставящих. И женщины из плоти и крови были преданы ему, хотя все до единой знали, что верность — последнее, что можно от него ожидать. И слава была верна ему, как верная собака, целовала руку, до конца жизни заглядывала ему в лицо, ожидая случайной ласки. Может, потому, что и слава — женщина, которая тем сильнее любит, чем меньше её домогаются.
© Ольга Филатова
Наш канал в Telegram @delsov. Присоединяйтесь!